Знаете ли вы доктора литературы Оксфордского университета, журналиста, переводчика, литературного критика - Николая Корнейчукова? Затрудняетесь ответить? А детского писателя, сказочника, автора "Мухи-Цокотухи", "Бармалея", "Крокодила", "Тараканища", "Телефона" Корнея Чуковского? Да кто ж его не знает! И тот и другой - одно и то же лицо.

Корней Иванович Чуковский прожил длинную жизнь. Не дожил до своего 90 - летия трех лет. Был всего на два года младше Александра Блока. Гулял с поэтом по Петербургу и обсуждал стихи, заходил в гости к Ахматовой, приезжал в Куоккалу навестить художника Репина. Разве всех перечислишь. Он был в гуще литературной и культурной жизни 20 века. Знал английский язык,  знакомил читателя с английской литературой. Написал монографию о Некрасове. Отдал его жизни и творчеству много сил и ума.

Но больше всего на свете он любил детей. Чадолюбивый отец, а у него было четверо детей,  прежде всего сочинял сказки и стихи для них. По  их реакции понимал: хороши ли стихи  или нет. Его младшая дочь, Мурочка, была его Музой. Она цитировала отца постоянно, чем вдохновляла его на новое творчество. Так, благодаря своему семейству, Чуковский открыл  непроторенные  пути в детской литературе. Сколько шишек он набил за свою «Муху - Цокотуху» и «Мойдодыра», сколько провел бессонных ночей, отстаивая право на их существование. 

И все - таки один жанр в творчестве писателя пропущен. Это его «Дневники», которые он вел в течение всей своей жизни. Вел для себя, искренно и честно, иногда захлебываясь обидами и эмоциями.  Вел около 70 лет с 1901 1969 годы.  Конечно, писать ВСЕ, было невозможно,  зная нашу историю.  Но и тех трех томов, что читатель прочитает, достаточно для представления  живой истории страны. Писатель очень серьезно относился ко всему: к литературе, языку, быту, людям.  Хочется поделиться несколькими страницами из Дневника писателя:

"Пошлячка изумительно законченная, стала говорить за обедом: «Хочу быть богатой. Только в богатстве счастье. Мне уже давно хочется иметь палантин — из куницы.

Говорит — и не стыдится. Прежние женщины тоже мечтали о деньгах и тряпках, но стеснялись этого, маскировали это, конфузились, а ныне пошли наивные и первозданные пошлячки, которые даже и не подозревают, что надо стыдиться, и они замещают собою прежних — Жорж Занд, Башкирцевых и проч. Нужно еще пять поколений, чтобы вот этакая Елисавета Ивановна дошла до человеческого облика. Вдруг на тех самых местах, где вчера еще сидели интеллигентные женщины,— курносая мещанка в завитушках — с душою болонки и куриным умом!"

"Блок патологически-аккуратный человек. Это совершенно не вяжется с той поэзией безумия и гибели, которая ему так удается. Любит каждую вещь обвернуть бумажечкой, перевязать."

"Принес свою работу Зощенко — на длинных листах, вырванных из бухгалтерской книги. Придя домой, я начал читать его рукопись и вдруг захохотал как сумасшедший. Это была меткая и убийственно злая пародия на мою старую книжку «От Чехова до наших дней». Именно в этом лаконизме глумления и сказалось мастерство молодого писателя…"

«В  Гублите запретили «Муху Цокотуху». Тов. Быстрова, очень приятным голосом, объяснила мне, что комарик — переодетый принц, а Муха — принцесса. Она не сдвинулась ни на йоту и стала утверждать, что рисунки неприличны: комарик стоит слишком близко к мухе, и они флиртуют. Как будто найдется ребенок, который до такой степени развратен, что близость мухи к комару вызовет у него фривольные мысли!»

« Я Муре  рассказывал о своем детстве. Она сказала:

— А я где была? — И сама ответила: — Я была нигде. — И посмотрела на небо.

Мы очутились с Мурой в темной ванной комнате; она закричала: «Пошла вон!» Я спросил: «Кого ты гонишь?» — «Ночь. Пошла вон, ночь».

Мура в первую ночь после Рождества все боялась, что явится Дед Мороз и унесет елку прочь.

Вчера Мура побила прутом Юлю. М. Б. отняла у нее прут, сломала и выбросила. Месяца два назад Мура заплакала бы, завизжала бы, а теперь она надула губы и сказала равнодушным тоном профессиональной забияки:

— Прутов на свете много.

Завтра дочь  встанет и прибежит, чтобы я ее «мучил». Каждое утро я «мучаю» ее: делаю страшное лицо и выкрикиваю: «Мучение первое — за нос тягновение! Мучение второе — за шею дуновение! Мучение третье — живота щекотание!» Она охотно подвергается пыткам — всех пыток не меньше двенадцати, и если я пропущу которую-нибудь, напоминает: ты забыл одно мучение, по пяткам ты еще меня не бил. К ее веселью примешивается какой-то радостный страх, который и делает эту игру упоительной. «Я твой мучитель, а ты моя жертва»,— сказал я ей, желая расширить ее словарь.

Наступил торжественный день: рождение Муры. Я сказал ей, что ничего не подарю. Она сказала: Ну, ничего, зато ты меня «помучишь». Для нее мое мучительство — праздник. Я обещал ей к тому же рассказать дальше про Айболита».

Читая   Дневники писателя, а Чуковский большой писатель, проникаешь в его душу и творчество и видишь двадцатый век глазами бесстрашного человека.

Ротнер Л.И., главный библиотекарь читального зала